Крылатые слова и афоризмы. Введение

«Крылатое слово»… Что, собственно, означает этот термин? Какие слова «крылаты», а какие не «крылаты»?

Выражение это ведет свое происхождение из времен классической древности. Кто читал «Илиаду» или «Одиссею» Гомера, тому, конечно, десятки раз попадались фразы: «встал он и бросил крылатое слово», и другие комбинации, но непременно с «крылатым», а не просто «словом». Этим Гомер подчеркивал свойство человеческого слова передаваться слуху мгновенно, слету. «Летательные» свойства человеческого слова отразились в чисто народном языке многих наций — вспомним хотя бы русскую пословицу: «слово не воробей: вылетит — не поймаешь». В этом смысле каждое человеческое слово «крылато», и не им мы будем заниматься в дальнейшем.

«Крылатое слово» в том единственном смысле, в каком оно интересует автора и должно заинтересовать читателя, есть цитируемая фраза, «ходячее и меткое» слово или выражение. Смысл, как видим, весьма отдалившийся от примитивного гомеровского значения. У Гомера стоит Σπεα πτερόεντα, что значит дословно «окрыленные слова». В интересующем нас значении «крылатое слово» впервые было применено на Западе: в середине XVIII века автором «Мессиады» Ф. Клопштоком и английским историком и литературным критиком Карлейлем в статье о Вальтер-Скотте, написанной в 1838 г. Первое же научное определение «крылатого слова» в современном смысле дано было автором классического сборника «крылатых слов» Георгом Бюхманном в 1864 г., в первом издании его книги «Geflügelte Worte» («Крылатые слова»). Согласно этому определению, выработанному Бюхманном и продолжателем его дела Вальтером Роберт-Торновым, «крылатое слово» есть «длительно приводимое в широких кругах страны, безразлично на каком языке, изречение, выражение или название (имя), исторический автор которого или литературное происхождение могут быть доказаны». Доказаны — надо понимать так: выражение может быть прослежено до своего первоисточника.

Итак, по Бюхманну, слово или выражение, чтобы быть «крылатым», должно удовлетворять следующим условиям: 1) его литературный источник или автор (инициатор) должны быть доказуемы или показаны; 2) оно должно быть не только общеизвестно, но и перейти в словоупотребление данного языка (хотя бы и не на этом языке, например латинская поговорка или цитата); 3) употребление его должно быть не только временным, но и длительным, причем длительность не означает в данном случае «вечность».

Нетрудно было бы показать значительную условность этого более или менее научного определения. В самом деле. По первому пункту — о показуемости или доказуемости литературного источника — сам редактор последних изданий Бюхманна Эдуард Иппель, которому вторит и редактор новейшего, 27-го издания, Богдан Кригер, указывает, что когда дело восходит к таким источникам, как библия, Гомер или Эзоп, мы вообще приближаемся к границам мифа, к полной неуверенности насчет того, действительно ли данный источник является первоисточником выражения, а не просто повторил уже существующее. Даже когда мы имеем дело с Гете, то и тут в сущности нельзя быть уверенным, что взятое у него выражение впервые создано им, а не является, по форме или смыслу, перепевом уже существующего. Но раз не найден более старинный источник, и доколе таковой не будет найден — оно останется для нас «крылатым словом» Гете. Однако это соображение вполне применимо и к любому другому источнику!

Второе требование — общеизвестности — также не всегда характерно для «крылатости» слова. Сам Иппель говорит, что этот вопрос решается только путем наблюдения или опроса. Нам неизвестно, устраивал ли Бюхманн или его соратники подобные «анкеты», но у нас в этом роде анкета была: в начале 1928 г. журнал «Читатель и писатель» устроил конкурс на представление выписок из авторов последнего десятилетия и предыдущих эпох — метких и вообще чем-нибудь замечательных выражений. Хотя срок этого конкурса, установленный почти в 10 месяцев, был несколько продлен, редакции журнала пришлось признать его несостоявшимся: настолько неудовлетворительны и малочисленны в смысле разнообразия оказались эти выписки; а казалось бы, уж на «крылатые»-то слова, как общеизвестные, авторы выписок должны были бы в первую очередь наброситься, как на нечто знакомое, не требующее догадок: замечательно ли чем-нибудь данное выражение или нет.

Третье условие — длительности применения — также не может считаться характерным для «крылатости» слова. Если оно уже перешло в словоупотребление языка (2-е бюхманновское условие), то совершенно неважно, прекратилось ли пользование им на то или иное время: из словаря «крылатых слов» его уже нельзя выбросить. Щедринский «барашек в бумажке» в сущности основательно забыт, если судить по тому, как редко (почти никогда!) он цитировался в последние 30 лет. Но вот, в наши дни, ведется усиленная кампания против воскресшего зла — взяточничества, и «барашек в бумажке» начинает выплывать на сцену в обличительных статьях.

Мы видим, таким образом, всю шаткость академического определения «крылатого» слова. Однако редактор Бюхманна, Э. Иппель, настолько строго держался его, что следовал примеру Бюхманна: из последовательных изданий его книг он исключал слова и выражения, указания на первоисточник которых оказывались ненадежными. Иппель выставил даже такое явно искусственное положение: общеизвестное и общеупотребительное выражение становится «крылатым словом» лишь благодаря тому, что его исторический автор или литературное происхождение достоверно выяснены! Нетрудно видеть, что он ставит телегу впереди коня. Кто в действительности сказал: «гвардия умирает, но не сдается», в точности не выяснено до сих пор (см. наше объяснение этой цитаты). Это не мешает фразе быть и оставаться бесспорным и с великой охотой цитируемым «крылатым словом».

Ввиду этой запутанности понятия «крылатого слова» и яркой несомненности существования таковых автор подошел к вопросу практически: он взял за признак «крылатого слова» его ходячесть, во-первых, и меткость — во-вторых (таков был первоначальный замысел и Михельсона, часть материала своей фразеологии русского языка «Русская мысль и речь» выпустившего под заголовком «Ходячие и меткие слова»). Фактически «крылатое слово» покрывает собою понятия и афоризма («Ничто не ново под солнцем»), и выдержки из писателя («Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте революцию»), и эпитета («Великий убийца»), и клички, прозвища («Желтуха», прозвище Бриана у парижских пролетариев), и определения («Гений есть терпение»), и красочной выдержки из речи (знаменитые «бессмысленные мечтания», слабоумный автор которых наверное не предвидел их грядущей популярности). «Крылатым словом» становится часто просто заглавие статьи или книги («Я обвиняю!» или «Бытовое явление»), или даже музыкального произведения («Вампука»). Суть в том, что «крылатое слово» — всегда намек, напоминание о замечательной мысли, моменте или обстоятельствах, всегда средство сэкономить пространное изъяснение желаемой мысли кратким и выразительным словом или фразой, дать наилучшую или наиболее сжатую редакцию важного положения науки, искусства или философии, либо ввести в курс предмета статьи, речи или доклада.

«Доказуемость происхождения» «крылатого слова», т. е. возможность проследить его до действительного первоисточника, сколь она ни важна с академической точки зрения, представляет практическую ценность, по нашему мнению, не сама по себе, а главным образом потому, что знание первоисточника, знание момента и обстоятельств, при которых родилось то или иное выражение, часто бывает существенно для правильного понимания цитаты. Знать, кто автор данного выражения — любопытно. Знать же, почему и при каких обстоятельствах оно употреблено впервые — значит получить возможность самому процитировать эту фразу к месту и ко времени. Общеизвестна латинская фраза: habent sua fata libelli, т. е. «книги имеют свою судьбу». В такой общей форме истина эта бесспорна (все вещи имеют свою судьбу!), но мало дает «уму и сердцу». Многим из читающих и применяющих эту цитату едва ли известно, что в первоисточнике эта фраза гласит: «книжки имеют свою судьбу сообразно тому, как их принимает читатель». Это уж сообщает фразе куда более определенный и плодотворный смысл и меняет самые рамки пользования этой цитатой. С другой стороны, если бы даже совершенно осталось неизвестным, кто именно сказал, например, часто цитируемую фразу: «Все течет», крылатость и меткость фразы от этого ничего не потеряли бы.

Проще всего будет сказать, что «крылатое слово» есть пословица или поговорка литературно-образованных кругов в отличие от пословиц, речений и поговорок народной речи. «Крылатые слова» в подавляющем большинстве своем прослежены или могут быть прослежены до первоисточника, имеют индивидуального инициатора — авторы или история народных пословиц и поговорок могут быть указаны лишь в немногих исключительных случаях. Из этого не следует, конечно, что всякая поговорка, циркулирующая в образованных кругах, становится «крылатым словом». Одно время в столичных городах России ставился глупый фарс «Вова приспособился». Это выражение промелькнуло несколько раз в газетах (однажды даже в одной советской газете), но «крылатым словом» не сделалось. И едва ли даже по причине пошлого душка, которым несет от этой фразы. Столь же пошлое, эстрадное «за хвостик тетеньки держался» стало «крылатым словом», цитируется часто и настойчиво.

Мы подошли к весьма существенному вопросу о происхождении или, точнее, возникновении «крылатого слова». Чтобы стать предметом цитирования, выражению мало быть метким. Важно, чтобы оно было произнесено с «высокого места». Возьмем знаменитую фразу «мы не пойдем в Каноссу». Если бы она была сказана не Бисмарком, а хотя бы в том же рейхстаге, но незаметным, «маленьким» депутатом, на нее обратили бы столько же внимания, сколько «Англия» обратила его в свое время на передовицу российской уездной газетки конца 80-х годов, начинавшуюся так: «Мы не раз предупреждали Англию…»

В своей эволюции «крылатые слова» претерпевают иногда весьма неожиданные превратности. Мы уже приводили пример с «книгами, имеющими свою судьбу». Но вот общеизвестная фраза: «Видеть Неаполь и умереть». Неаполь бесспорно красив. Но почему, повидавши его, надо умереть? Оказывается, итальянское Veder Napoli e poi morir заимствовано с латинского Videre Napoli et Mori, т. е. «видеть Неаполь и Мори» (живописная деревушка близ Неаполя). Но mori по-латыни значит также «умереть» — и вот на каком недоразумении выросла знаменитая поговорка!

Меткая фраза часто является могучим оружием насмешки или презрения. Подобно всякому оружию, и «крылатое слово» может быть повернуто острием против автора — яркий пример этого мы находим в знаменитом «мошеннике пера и разбойнике печати», пущенном в ход реакционным писателем Маркевичем против либеральной прессы 70-х годов и обращенном левыми публицистами и писателями против Каткова, Маркевича и их братии. В этом последнем применении фраза одержала победу, и изобретенная российскими мракобесами кличка оказалась навеки припечатанною к ним.

«Крылатые слова», особенно исторические фразы, не всегда следует принимать за чистую монету; осторожнее будет расценивать их именно как «фразу». Пресловутая «гвардия, которая не сдается», превосходным образом сдалась; потерявший «все, кроме чести», французский монарх весьма заботился и о «жизни»; «не ходивший в Каноссу» Бисмарк довольно скоро и охотно согласился пойти в нее и т. д.

В числе цитат из писателей во всех национальных сборниках — английских, как и французских, немецких, как и итальянских — сильно преобладают цитаты из библии, а затем — стихотворные. Библия, особенно в средние века, была по всей Европе «книгой книг», и стилистическая красота этого сборника легенд, созданных в большинстве случаев анонимными авторами, сильно влияла на словотворчество европейских писателей, а через Польшу — на русскую письменность. Пристрастие же цитаторов к стихам более чем понятно. Стихотворная форма — наиболее сжатая, лапидарная из литературных форм. Основное условие ее красоты и убедительности — «чтобы словам было тесно, мыслям — просторно». Немалую роль играет и музыкальный элемент стиха, облегчающий механику запоминания. Если еще принять во внимание, что стихи, прекрасные словом или мыслью, часто кладутся на музыку и распеваются, обнаруживаемое писателями и публицистами тяготение к стихам, как к источнику цитаты, представится более чем естественным. У англичан «раздерган на цитаты» почти весь Шекспир и Байрон, у немцев — Шиллер, Гете и Гейне, наш Грибоедов стал сплошным, «крылатым словом», равно как Некрасов и Пушкин.

При ограниченных размерах сборника (см. От составителя) из массы материала, накопленного автором, приходилось делать выбор. Выбор этот неизбежно носил субъективный характер, не могло при этом обойтись без пропусков, возможно, что и существенных, но в меру сил и разумения автор старался дать максимум необходимого. Весьма далекий от притязаний снабдить читателя «российским Бюхманном», он все же надеется, что ему в той или иной мере удалось восполнить давно зияющий и досадный пробел в нашей справочной литературе.

КАК ПОЛЬЗОВАТЬСЯ СБОРНИКОМ.

При отыскивании, кому принадлежит та или иная цитата, просматривается основной текст, где крылатые слова помещены в алфавитном порядке начального слова выдержки или цитируемой части ее; для облегчения этой работы местами приведены ссылки.

Указатель цитированных авторов дает возможность выяснить слова и выражения, принадлежащие тому или иному автору. В этом указателе помещены отнюдь не все цитированные авторы или исторические персонажи (это отняло бы слишком много места); выбор лица для помещения в указателе определялся либо значительностью его имени, либо значительностью цитаты. Относительно авторов и персонажей, о которых во всяком случае полагается иметь элементарное представление, приведены лишь даты и страницы, на которых помещены выдержки из их писаний или их изречения.

Наконец, алфавитный указатель дает возможность по предмету занимающего читателя образа или мысли найти подходящую цитату или выражение.

Ваш комментарий будет первым

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *